Александр Васильев: «Всегда лучше снять, чем надеть»
18 апреля в театре Эссена должна была состояться премьера балета «Три сестры» на музыку Сергея Рахманинова в постановке Валерия Панова. Автором костюмов для этого спектакля выступил герой нашего интервью — известный историк моды, театральный декоратор и искусствовед. О том, что послужило ключиком к заветной двери, ведущей в театр, и как создавались костюмы к чеховской постановке, перенесенной на язык танца; о своих родителях и ветвистом генеалогическом древе; о любви к блошиным рынкам и умении так много успевать в жизни рассказал нашим читателям потомок мэра Лондона и русского художника Нестерова, владелец самой обширной частной коллекции русского костюма и собрания винтажной классики, ведущий передачи «Модный приговор» профессор АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВ.
Александр, поделитесь секретом. Как вы все успеваете?
После почти четверти века жизни за границей я привык все планировать и, соответственно, иначе относиться ко времени — не по-русски. Ценить его, причем как свое, так и чужое. Такой подход приучил меня вести дневник записей. Поэтому я точно знаю, что буду делать в каждый определенный момент дня. Отсюда и моя нелюбовь к экспромтам.
Что побудило вас обратиться к теме театрального костюма?
Мало кто знает, что моя первая, главная и любимая специализация — это театральный художник, и свои силы в сотворении костюмов для спектаклей я попробовал еще в 1981 году. Ну а впервые я попал в гримерку Центрального детского театра в возрасте четырех лет — меня привела туда моя мама, Татьяна Ильинична Васильева-Гулевич, служившая там драматической актрисой. Все спектакли с ее участием я смотрел, сидя в кулисах на маленькой скамеечке. Так что запах театра проник мне под кожу.
Сохранился ли у вас в памяти спектакль, произведший на вас наибольшее впечатление?
Пожалуй, это спектакль «Лес» в постановке Игоря Ильинского, который я смотрел в Малом театре. Автором декораций был мой отец — народный художник РСФСР Александр Павлович Васильев. Созданная им 60-метровая панорама с изображением русского леса, плавно двигавшаяся по сцене, стала настоящим гимном русской природе. Когда открылся занавес, словно свежей листвой повеяло! Потрясенная публика искупала художника в овациях!
Ваша первая театральная работа — оформление спектакля «Волшебник Изумрудного города» на сцене детского театра. Вам ведь тогда было 12 лет?
Верно. Школьные товарищи, родственники и друзья родителей с большим интересом смотрели постановку. А мамин первый муж, режиссер Монюков, даже оставил в специальной книге такую запись: «Очень скоро в Школе-студии МХАТ будет учиться удивительный молодой человек. Он поступит сразу на три факультета — режиссерский, актерский и постановочный. Этим студентом будет Саня Васильев». Слова Виктора Карловича оказались пророческими: я стал режиссером своей жизни, художником-декоратором по специальности и актером в программе ТВ «Модный приговор».
Расскажите о вашей работе в «Трех сестрах». Вас ведь не сразу ввели в состав труппы?
Премьера спектакля, созданного хореографом Валерием Пановым для Королевского балета в Стокгольме, состоялась еще в конце 1970-х. В свое время этот балет на музыку Рахманинова был оформлен румынским художником Николаем Иванеану. Когда же, работая в Антверпене, он сломал руку и не смог больше рисовать, я был в срочном порядке введен в состав труппы. Спектакль имел большой успех, чем и обусловлена его столь долгая жизнь. Этот балет неоднократно восстанавливали на разных сценах мира. Наконец дошла очередь и до Германии. Бельгийский хореограф Бен Ван Каувенберг, одно время бывший первым солистом Лондонского классического балета, пригласил Валерия Панова, чтобы тот перенес «Трех сестер» на сцену театра в Эссене. Я делаю не только костюмы, но и реквизит, поскольку немцы, при всей их дотошности, не ведают, как выглядит русский самовар, какие у нас подстаканники, что за русские газеты выходили в то время… Они хотят узнать также про наши куличи, крендели, бублики. Я там нашел такие русские костюмы, сделанные лет 40 назад для «Евгения Онегина», для «Князя Игоря» — косоворотки, бушлаты, сарафаны, русские платки… Уверен, что все это будет пользоваться огромным успехом у публики.
С Валерием Пановым вас связывает долгие годы работы. Как началось ваше сотрудничество?
Дело было в Париже… Во время ужина у графини де Богурдон мне повезло быть представленным великой балерине Майе Михайловне Плисецкой. За десертом мы разговорились, и я показал ей альбом со своими эскизами. Внимательно его просмотрев, она предложила мне попробовать себя в балете и попросила сделать для нее три эскиза костюмов к балету «Чайка». Воодушевленный, я нарисовал их в ту же ночь и в скором времени показал Плисецкой. Она их оценила. Так 27-летнему юноше приоткрылась дорога в мир театра. В то время я преподавал в Бельгийской Королевской академии искусств. Курс по истории театрального костюма читал там Николай Иванеану, предложивший познакомить меня с директором Королевского балета в Антверпене Валерием Пановым. После крепкого рукопожатия он поинтересовался, что, собственно, я умею. Вот тогда-то мне и пригодилось знакомство с Плисецкой, похвалившей мои костюмы. Ее имя стало ключиком к заветной двери, и я получил место дизайнера в Королевском балете. Позже с помощью Панова мне удалось получить работу в Японии, Турции, Южной Америке… А потом мы отправились с ним и его женой, балериной Галиной Пановой, в Чили. Работали там над постановкой «Идиота» в Театре оперы и балета в Сантьяго. По окончании контракта они уехали, а мне предложили поработать еще…
Какая из ваших последних театральных работ принесла вам наибольшее удовлетворение?
С большим удовольствием вспоминаю совместную работу с хореографом и режиссером Аллой Сигаловой над спектаклем «ХХ век. Бал», который идет на сцене МХТ им. А. П. Чехова. Я привез в театр двенадцать чемоданов винтажной одежды, потому что ни один современный костюм, пусть и реконструированный специалистами, никогда не обретет мягкость винтажа. Вещи, которые носились десятилетиями, стирались, чистились, совершенно иначе ложатся на тело, человек в них по-другому двигается. На примерку и отбор костюмов ушло три месяца. Из семисот было выбрано двести пятьдесят. Для меня имела значение каждая деталь. Ведь все эти платья, шляпки, туфельки ─ они настоящие, небутафорские.
Сегодня модно «осовременивать» классику, что, согласитесь, далеко не всегда оправданно. Как вы относитесь к подобной тенденции?
Такого рода практику я считаю одной из самых страшных ошибок, уничтожающих саму суть театра. Мне совершенно не интересно одевать Ромео и Джульетту в рваные джинсы, футболки и майки. И не хочется превращать Анну Каренину в партработника сталинской эпохи. Для меня театр как первая любовь, отсюда и мое отношение к нему — трепетное и бережное…
Как автор костюмов и декораций вы создали около 120 спектаклей в 35 странах мира. Случалось ли полное непонимание с режиссером спектакля?
Знаете, у меня был потрясающий опыт работы со знаменитым бельгийским постановщиком Яном Фабром, прославившимся как режиссер-диктатор. В Королевском балете Фландрии он ставил «Лебединое озеро», для которого я создавал декорации и костюмы. Фабр — режиссер, не признающий бутафории. Мы накупили сотни шкур — енотовых, лошадиных, коровьих. А еще овчины, лебединого пуха и перьев. Настоящие рога. Фабр заказал в зоопарке 14 живых попугаев, которых с помощью специальных конструкций разместили на плече каждой танцовщицы кордебалета. Правда, когда бедняги услышали музыку, они начали ее перекрикивать и от страха… В общем, некоторым балеринам пришлось менять костюмы. (Смеется.) И это далеко не все… При этом Фабр частенько обращался ко мне как к последней инстанции: «А теперь послушаем, что скажет Васильев. Он русский, старомодный и знает, как надо». «Русский» у него — синоним старомодности. Решающим аргументом, которым я пользовался во всех критических ситуациях, были здоровье и безопасность артистов, тем более у Фабра это был настоящий пунктик. В таком случае он отменял особо экзотические придумки…
Не секрет, что вы — родовитый космополит. Расскажите немного о вашем генеалогическом древе.
Мое генеалогическое древо необычайно ветвисто. В роду у меня были французские и английские аристократы, государственные деятели, актеры, оперные певцы, театральные художники и режиссеры. Я действительно очень родовитый. Мой седьмой прадедушка был мэром Лондона в XVII веке, а четвертый прадедушка — адмирал Чичагов — служил министром военно-морского флота при Екатерине Великой. Мой двоюродный дедушка — знаменитый русский художник Михаил Нестеров. Так что мне есть чем хвалиться.
Одним из важнейших факторов интеграции в среду является знание иностранного языка. В вашем арсенале их семь. Это необходимость для работы или хобби?
В детстве я знал русский и польский, поскольку в нашей семье говорили по-польски, к тому же меня часто отправляли погостить к родственникам в Литву. Затем была английская спецшкола. Ну а перебравшись в Париж, я полностью погрузился во франкоговорящую среду. Во время работы в Италии и в Южной Америке овладел итальянским и испанским. Благо это все одна романская языковая группа. Позже много времени проводил в довоенной Югославии, там освоил сербский. Наконец, когда несколько лет работал декоратором в Национальной опере Турции, познакомился с азами турецкого. Но как только перестаешь постоянно пользоваться языком, он теряется. Сколько я видел эмигрантов из постсоветской России, проживших в Америке долгие годы и сегодня уже плохо говорящих по-русски! Любое забытое ими слово тотчас подменяется американизмами.
Александр, вы — человек мира. А какую страну вы считаете своим домом?
Мне хорошо в разных местах! Франция, где я провел практически половину своей жизни, давно стала для меня родиной — я прекрасно говорю по-французски. Тем не менее я навсегда останусь там иностранцем. В 1983 году, когда я получал паспорт, меня спросили, буду ли я «офранцуживать» свою фамилию — на Vassilieu? Моя большая ошибка в том, что я этого не сделал.
Ошибка?
Конечно! Поступи я иначе, был бы сейчас самым крупным дизайнером во Франции — я уверен в этом! А так я, черт возьми, иностранец! (Смеется.) Другие, умные, так, кстати, и поступили: Марина Влади была Поляковой-Байдаровой, Роже Вадим — Племянниковым, Робер Оссейн — Робертом Гуссейновым.
А где вы себя чувствуете так же комфортно, как дома?
Человек мира чувствует себя комфортно в любой точке света, но если говорить обо мне, наиболее комфортно мне в дороге — в самолете или поезде, где я провожу большую часть своего времени.
Можно ли научить человека красиво одеваться?
Стилистическим решениям — да, вкусу — нет. Это как слух: он у вас или есть от рождения, или вам просто не повезло. Если человек родился в семье, где не почитают никаких художественных традиций, из него вряд ли вырастет гениальный дизайнер.
Вы часто говорите, что бренды — это своеобразная ширма. Как вы считаете, приличествует ли дамам носить легко узнаваемые марки, пусть и с историей?
Я действительно считаю, что бренд — это своего рода ширма для безвкусных людей. Когда они видят собственную недееспособность в создании образа, то идут в бутик и покупают себе сумку, на которой крупными буквами написано название лейбла. На мой же взгляд, нет ничего безвкуснее, чем ходить, обвешанным логотипами. Если, конечно, торговые марки вам за это не платят. (Улыбается.) За деньги я бы стал носить брендированные вещи, бесплатно — никогда.
Вы как-то сказали, что немцам недостает вкуса в одежде. С тех пор ваше мнение не изменилось?
Так уж огульно я бы не стал всех обличать в отсутствии вкуса, но определенный практицизм в подходе к одежде здесь, конечно, прослеживается. Для меня показатель — витрины магазинов; кстати, в Германии мне почему-то на каждом шагу попадаются обувные, а там — удобная, теплая осенняя обувь. И еще: меня приятно удивляет обилие в Берлине резиновых мокроступов. (Улыбается.)
Известно, что вы фанат блошиных рынков. Неужели по сей день там можно найти что-то по-настоящему ценное?
Конечно, можно. Разумеется, не всегда и не на любом рынке. К примеру, будучи не так давно на «блошке» в Дюссельдорфе, я там не обнаружил для себя любопытного, зато в Париже некоторое время назад мне посчастливилось приобрести каминный экран, принадлежавший Коко Шанель.
А что отличает винтаж от обычного секонд-хенда? Винтаж носят или собирают?
Зависит от человека. Я, например, собираю, а есть любители носить (не понимая, что этим они разрушают вещь) или, что еще хуже, пытаться усовершенствовать чужой дизайн. Если же говорить об отличиях, то винтаж — это одежда, прошедшая достаточно жесткую систему отбора через руки винтажных дилеров. Что же касается возрастных градаций, то до 25 лет мы имеем дело просто со старой вещью, в 25 она становится винтажной, в 50 — старинной, а перешагнувшая 100-летний рубеж — это уже антиквариат.
Ваше мнение о француженках? В России это эталон вкуса и стиля, вы же неоднократно говорили, что это заблуждение…
Просто все мы в свое время начитались Мопассана, Бальзака, Дюма и Гюго. Отсюда и наши представления о Франции, что там до сих пор XIX век: горжетки, вуалетки, каблучки. Сегодня француженки в своем большинстве носят довольно затрапезную одежду. Даже в Опере можно встретить людей в джинсах и майках немарких цветов. Женщины практически никогда не красят волосы, поэтому много дам с седыми волосами. Более того, пользоваться краской для волос там считается неприличным. Француженки крайне редко красят губы, парфюмерией пользуются, но умеренно. И никогда не носят аксессуары с логотипами. Если во Франции вы встретите платиновую блондинку на каблуках и с сумочкой Louis Vuitton, Hermès, Dior, знайте — это русская туристка.
И как же в Париже чувствует себя женщина в стразах?
Один из уроков в моей школе для богатых женщин — поход на панель, где с ними случается шок: «А почему они одеты как мы?» На это я им отвечаю: «Это вы одеты как они» — в соболях да норках, кожаных мини, на огромных каблуках и платформах, с прекрасными прическами, с накачанными губами и силиконовым бюстом, с большими декольте и прочими атрибутами российской «женственности».
Первое, что отличает элегантно одетую женщину?
Чувство меры…
Вы баловень судьбы?
Никогда им не был. Ведь мода — сродни балету. На поверхности волшебно легкий, почти эфемерный результат, который на самом деле обеспечен годами тяжелой работы.
Что вы больше всего цените в жизни?
Одиночество. Это самый главный дар, полученный нами от Бога. По роду своей деятельности мне приходится много общаться с людьми, что я делаю с большим удовольствием. Но как же часто я мечтаю о том, чтобы посидеть над книгой или заняться цветами в саду!.. Посадить пионы, розы. И еще кусты бульдонежа. Это такие крупные, с зеленоватым оттенком цветы, напоминающие снежные шары.
Что бы вы пожелали нашим читателям?
Беречь себя и своих близких — это самое дорогое и ценное, что у нас есть. Не забывать свои корни. И не грешить дурновкусием при выборе гардероба. Могу дать универсальный совет для всех женщин: всегда лучше снять, чем надеть.