Известный артист снялся в роли легендарного Алексея Леонова
Евгений Миронов идет по коридору своего театра. Похудевший, усталый, погруженный в себя настолько, что кажется, он не тот энергично-реактивный, легкий Женя. Светлые глаза как будто смотрят внутрь. Мы поговорили о новой роли актера, а именно о созданном им образе космонавта Алексея Леонова в фильме «Время первых» — биографической драме, снятой к 50-летию первого выхода человека в открытый космос. В этом проекте Миронов выступил также в качестве сопродюсера.
Женя, чья эта идея — сделать фильм о космосе? И почему о космосе? Все земное надоело? Откуда тебе пришли позывные «Я — Земля, я своих провожаю питомцев»?
Идея моя, и появилась она после того, как я увидел документальный фильм об Алексее Леонове, в котором впервые правдиво было рассказано о том полете. Вот никогда не мог понять, что этих людей, космонавтов, заставляет совершать подвиг. А сейчас приехал с Байконура, и у меня колоссальные впечатления. При том что сегодня кругом новые технологии, подвиг их нисколько не уменьшается. Это немыслимо, но у всех там ощущение некого таинства. Ни инженеры, отвечающие за работу двигателей и системы, ни ученые не знают вплоть до самого конца, что там может произойти.
Сейчас три человека готовились на полгода полететь куда-то… Куда? Туда, где нет того, что называется людьми, и того, к чему они привыкли, — травы, земли, солнца. Ничего нет! И больше того, в этот момент они уже практически не жильцы.
Что ты такое говоришь?
Не жильцы с нами. Дальше начинаются физические нагрузки: они летят в положении эмбриона, обхватив руками коленки, которые прижимают с силой к груди (показывает, сжавшись на диване), чтобы не раздавило давлением. И взлетев, двое суток проводят в таком положении.
Проверено на себе?
Я испытал уровень сложности в 3 g, когда меня крутили на центрифуге. А у них там до 8 g доходит. В экипаже сейчас есть женщина, американка, которой пятьдесят шесть лет, она чемпион мира по пребыванию в космосе среди женщин — летит в четвертый раз. По сути, они находятся на бочке с несколькими тоннами пороха (кстати, после случая с «Челленджером» американцы отправляют своих только с Байконура). И вот я провожал этих троих, за руки довел их до ракеты и наблюдал, кто как себя вел: наш, командир корабля, держался мужественно, американка сразу вошла в транс, потому что там необходимо такое отрешение. А француз вообще… Причем до этого они прощались со своими родными. За стеклом уже.
Молча?
Нет, у всех микрофоны, но по ним я видел: они уже не с нами и не с ними.
А может, как артист с хорошо развитым воображением ты себе все это придумал, что так красиво рассказываешь?
Поскольку я артист, для меня очень важны детали. Я видел их: у всех было разное состояние, и все по-разному себя вели. Француз, а ему за тридцать… Глаза этого парня не забуду никогда, потому что он смеялся больше всех. И я понимал, что за этим стоит. Потом по монитору видел его уже в ракете — наблюдал, как он реагирует, как ведет себя. А он ведь профессиональный летчик.
Когда все готово к взлету, они сидят в ракете еще два часа. Я спросил главного конструктора: «Зачем?» Он говорит: «Так начинается работа». То есть идет некий обман организма: будто они, находясь в этих условиях, уже летят в какую-то черную дыру. По деталям я многое понимал, и не случайно они все героями оттуда возвращаются. В буквальном смысле. Там такое испытание они проходят.
Но возвращаясь к фильму о Леонове… Оказалось, тогда было семь внештатных ситуаций, и каждый раз экипаж должен был погибнуть. Техника отказала полностью, и они впервые сели на ручном управлении, да еще в тайге. Никто не знал, где именно: антенна не работала, мороз минус тридцать пять. И случайно их сигнал SOS засек какой-то радиолюбитель с Камчатки, когда в Москве уже отчаялись и Левитан записывал обращение: «Погибли геройской смертью…» А вся эта история произошла уже после того, как Леонов вышел в открытый космос.
Так вот, суммируя все это, я думал: «Ради чего люди шли на это?» Особенно учитывая время (не политику): не так давно закончилась война, все еще бедно жили. Королев со сломанной челюстью после лагеря. А у Леонова отец сидел в 1937-м. Беднейшая семья, где он, девятый ребенок, спал под кроватью. И такое стремление! Абсолютно искреннее! Вот что это? Патриотизм, который мы теперь по делу и без дела упоминаем? Или они умерли, если бы этого не сделали? Я хотел разобраться: что же это за люди? И не только Леонов, Королев, но и этот радист с Камчатки, Кулибин местный, который услышал их SOS.
Хочу понять: что же мы за люди такие? Почему мы только в подвиге все объединяемся? В нормальной жизни нам жить скучно — просто счастливо мы жить не умеем. Радоваться каждому дню — это вообще не про нас.
Ведь Королев умер сразу после полета Леонова, буквально через несколько месяцев, потому что не выдержал: он в отряд отобрал десять ребят, и каждый ему был как сын. А он, по идее, должен был их отправлять на смерть, о чем прямо и говорил Брежневу. Но не из страха говорил, а оттого, что этого нельзя было не сделать. Вот такое тебе обобщение.
Готовый сценарий…
Когда я посмотрел тот документальный фильм про Алексея Архиповича, тоже, как начинающий продюсер, подумал: «Сценаристы столько придумывают, а тут готовая история, наша, и она никак не зафиксирована. Голливуд бы давно снял». И это не о прошлом — для меня это вообще разбор наших людей. А может, не только наших. Ну как сегодня эта американка в свои пятьдесят шесть летит туда делать опыты? А ведь она четыре раза выходила в открытый космос. А там, чтобы ты понимала, начинаются разные физиологические процессы. Например, космонавты привыкают к тому, что их тошнит. Но если у беременных женщин токсикоз месяц-два, то в космосе это длится все время. Герман Титов, когда оттуда прилетел, не знал, признаться или нет, что его нон-стоп тошнило. В итоге признался и больше не летал никогда. И вот это все для чего? Чтобы тебе «Героя» на грудь повесили? Не верю!
А в Бога космонавты верят?
Знаешь, Бог ведь в малом. Поэтому все люди, которые делают в ракетах кнопки, завинчивают шурупы, — в них Бог, от них зависит чужая жизнь. Не хочу себя сравнивать, но когда я играю Гамлета (великолепный спектакль Робера Лепажа «Гамлет. Коллаж». — Прим. авт.), то прекрасно понимаю, что если кто-то из монтировщиков чего-то недовернет, я разобьюсь о дверь, которая весит черт-те сколько. Поэтому Бог — в вере. И я верю, что не за деньги они это делают.
Вот на Байконуре я видел людей абсолютно в вере. Первый раз был там и удивлялся: они верят больше меня. Я сидел рядом с врачом (не знал, что он врач, только потом это понял), и тот задумчиво говорил: «Только сумасшедшие так могут, только сумасшедшие». Там очень трепетное отношение к вере, и мне хочется, чтобы все это почувствовали. Для меня это вообще еще один такой момент — привлечь внимание к теме космонавтики. Потому что Леонов очень сильно расстраивается: недавно наша девочка полетела в космос, а о ней никто не знает, даже фамилии ее. И это касается и людей, и власти.
У страны сейчас другие герои — бизнес и криминал. Но никак не жители Звездного городка.
Однако будущее-то за космонавтикой! Потому что ученый в Америке, как его… Хиггс, предсказал, что через тысячу лет все перелетят на другую планету. Короче, надо искать там дом срочно.
Думаешь?
Он думает. Это означает, что космонавтика сейчас первое дело. Мало того, американцы объявили, что на Марс собираются запускать людей. А я же на Байконуре интересовался этим, но мне сказали: «Фигня. Полетят, но не сейчас». Потому что сейчас до Марса долетит только крошка от человека — там колоссальная солнечная радиация.
Женя, если бы тебе предложили полететь? Согласился бы?
Нет. Понимаешь, я — спринтер: должен поверить и что-то сделать на короткой дистанции. То есть такими шажками иду. Когда-то мне было плохо (это связано с проблемами в театре, я просто умирал от ответственности), и я поехал к старцу в Оптину пустынь. И тот мне сказал: «А ты шажками». — «Как это?» — «А потихонечку». Оказалось, что надо потихонечку, а то можно взорвать себе мозг.
Ты как физически готовил себя к роли?
Мы с Костей Хабенским ходили в World Class, нас тренировали. Вопрос ведь не в том, чтобы мы умели крутить сальто-мортале, а в физической выносливости, потому что съемки были максимально приближены к реальности. Мы делали и «солнышко», и центрифуги. Но выносливость была важнее всего, потому что снимали месяц в самом аппарате, в этой капсуле, а она как два этих кресла — ну очень маленькая. И в том-то и дело, что в реальной истории, сидя в скрюченной позе, Леонов должен был исхитриться занять такое положение, чтобы при приземлении Беляев «стрелял». А там нет никаких условий для этого.
И еще я для себя вот что открыл. Это замкнутое пространство, а мы снимались в скафандрах — все настоящее, в Лондоне делалось. И если шлем вовремя не открывался, у меня начиналась паническая атака. Я же понимал, что к нам сюда пробраться нельзя, все закрыто: только мы и камера. А мы пристегнуты, надутые скафандры. Так что, кроме физического, нам надо было войти и в определенное психологическое состояние. В общем, непросто было, мы с Костей поддерживали друг друга.
Значение слова «космос» для тебя — до и после фильма — изменилось?
Ну да… Конечно… Знаешь, я как-то влюбился в эту мечту, начиная с Циолковского. Это такая трогательная наша любознательность человеческая: заходить туда, куда не надо бы. И я счастлив, что попал на эту территорию.
Там нет цинизма, как здесь?
Нет. Иначе погибнешь. Почему важен фактор человеческой совместимости? Королев — гений: он поставил вместе Беляева и Леонова — двух совершенно разных людей, поэтому они и выжили, что разные.
Марина РАЙКИНА